Глава 12
Утренние хлопоты в Чиппинг-Клеорне
Эдмунд Светтенхэм осторожно присел на садовую тележку.
— Доброе утро, Филлипа, — сказал он.
— Привет.
— Вы очень заняты?
— Более или менее.
— А что вы делаете?
— А вы не видите?
— Нет. Я не садовник. На мой взгляд, вы просто забавляетесь.
— Я сажаю салат.
— Вот как? Значит, сажаете…
— Вы что-то хотели? — холодно спросила Филлипа.
— Да. Увидеть вас.
Филлипа метнула на него быстрый взгляд.
— Вам не следует приходить сюда. Миссис Лукас это не понравится.
— Она не позволяет вам иметь поклонников?
— Не говорите глупостей.
— А что? Поклонник… Прекрасное слово. Великолепно передает мое отношение к вам. Уважительно… на расстоянии… но неотступно.
— Пожалуйста, Эдмунд, уходите. Вам незачем сюда приходить.
— А вот и не правда! — торжествующе провозгласил Эдмунд. — Вот и есть зачем. Миссис Лукас позвонила сегодня маме и сказала, что у нее полно кабачков.
— Их и правда пропасть.
— И спросила, не хотим ли мы поменять горшочек меда на кабачки.
— Но это неравный обмен! Сейчас кабачки — совершенно неходкий товар, их у всех хоть отбавляй.
— Конечно. Поэтому миссис Лукас и позвонила. В прошлый раз, если мне не изменяет память, она предложила обменять снятое молоко, — представляете, снятое молоко — на зеленый салат. В самом начале сезона! Он тогда шел по шиллингу за пучок.
Филлипа промолчала.
Эдмунд полез в карман и извлек оттуда горшочек меда.
— Так что вот мое алиби. В самом широком и неоспоримом смысле слова. Если миссис Лукас ухитрится протиснуть свой бюст в дверь подсобки, я сообщу, что пришел насчет кабачков. А это отнюдь не праздное времяпрепровождение.
— Понятно.
— Вы читали Теннисона[19]? — как бы между прочим поинтересовался Эдмунд.
— Не так уж много.
— А зря. Он скоро опять войдет в моду. Даже теперь по вечерам передают по радио «Королевские идиллии», а не бесконечного Троллопа[20]. Я всегда считал, что Троллоп невыносимо слащав. Конечно, в небольших количествах его читать можно, но когда тебя им пичкают!.. Так вот о Теннисоне… Вы читали «Мод»?
— Когда-то давным-давно.
— Там есть такие строки. — Он процитировал, нежно глядя на Филлипу:
— «Невинность и порок и холод совершенства — роскошное ничто». Это вы, Филлипа.
— Странный комплимент!
— А это и не комплимент. Я думаю. Мод запала бедняге в душу так же, как вы мне.
— Не болтайте чепухи, Эдмунд.
— Черт подери, Филлипа, почему вы такая? Что таится за вашими идеально правильными чертами? О чем вы думаете? Что чувствуете? Счастливы вы или несчастны? А может, напуганы? Или еще что-нибудь? Но хоть что-то вы же должны чувствовать!
Филлипа спокойно сказала:
— Что я чувствую — это мое дело.
— Но и мое тоже! Я хочу заставить вас говорить. Хочу знать, что творится в вашей безмятежной головке. Я имею право знать. Правда, имею. Я не хотел в вас влюбляться. Я хотел спокойно писать свою книгу. Прекрасную книгу о том, какие люди несчастные. Очень ведь просто разглагольствовать с умным видом о том, какие все вокруг несчастные. Это становится привычкой. Да-да, я убедился… после того, как прочел про жизнь Берн-Джонса[21].
Филлипа оторвалась от работы и уставилась на него, удивленно наморщив лоб.
— При чем тут Берн-Джонс?
— При том. Когда прочтешь про прерафаэлитов, начинаешь понимать, что такое мода. Они были ужасно жизнерадостные, говорили на сплошном жаргоне, смеялись, шутили и уверяли, что жизнь прекрасна. Но это тоже было данью моде. Они были не жизнерадостней или счастливей нас. А мы ничуть не несчастней их. Все это мода, поверьте. После войны мы помешались на сексе. А теперь нам этот бзик надоел. А впрочем, не важно. Почему мы об этом заговорили? Я же начал про нас с вами. Только у меня язык присох к небу. А все потому, что вы не хотите мне помочь.
— Что вам от меня нужно?
— Скажите! Ну скажите же! Это из-за мужа? Вы обожали его, а теперь он умер, и вы спрятались, словно улитка, в свою раковину? Из-за него? Что ж, прекрасно, вы его обожали, а он умер. Но другие женщины тоже потеряли мужей, — очень многие, — и некоторые из них любили своих мужей. И что же они расскажут тебе об этом в баре, немного поплачут, когда напьются, а потом лягут с тобой в постель, чтобы утешиться. Наверно, так можно утешиться. Вы переживете это, Филлипа. Вы молоды, чертовски привлекательны, и я люблю вас до безумия. Расскажите, расскажите о вашем муже! Черт бы его побрал!
— Что тут рассказывать? Мы встретились и поженились.
— Вы были очень молоды?
— Слишком.
— Значит, вы не были счастливы? Продолжайте, Филлипа.
— Да продолжать-то нечего. Мы поженились. Были счастливы, как, наверное, большинство людей. Родился Гарри.
Рональд уехал за границу. Его… его убили в Италии.
— И остался Гарри?
— Остался Гарри.
— Мне нравится Гарри. Он славный мальчик. И я ему тоже нравлюсь. Мы с ним поладим. Ну как, Филлипа? Давайте поженимся, а? Вы можете продолжать садовничать, а я — писать книгу. А в праздники мы работать не будем, будем развлекаться. Действуя тактично, мы могли бы отделиться от мамы. Она будет подкидывать нам деньжат, чтобы поддержать обожаемого сынулю. Я иждивенец, пишу дрянные книжки, у меня плохое зрение, и я болтлив. Вот худшие из моих недостатков. Может, попробуем, а?
Филлипа подняла глаза. Перед ней стоял высокий, весьма серьезный молодой человек в больших очках. Его пшеничные волосы разлохматились, а глаза смотрели ободряюще и дружелюбно.
— Нет, — сказала Филлипа.
— Это ваш окончательный ответ?
— Окончательный.
— Почему?
— Вы обо мне ничего не знаете.
— И это все?
— Нет. Вы вообще ни о чем ничего не знаете.
Эдмунд немного подумал.
— Возможно, но кто знает? Филлипа, моя обожаемая Филлипа…
Он осекся, вдруг услышав быстро приближающееся визгливое тявканье.
И тогда он тут же стал декламировать:
— «И болонки на закате так резвились и играли… (Только сейчас всего лишь одиннадцать утра.) Фил, Фил, Фил, Фил! — Они тявкали и звали…» Ваше имя плохо вписывается в размер. Может, у вас есть другое?
— Джоан. Пожалуйста, уходите. Это миссис Лукас.
— Джоан, Джоан, Джоан, Джоан… Лучше, но не намного.
— Миссис Лукас…
— О черт! — выругался Эдмунд. — Ладно, давайте ваши проклятые кабачки.
Литтл-Педдокс остался на попечение сержанта Флетчера.
У Мици был выходной. В такие дни она всегда уезжала с одиннадцатичасовым автобусом в Меденхэм-Уэллс. С разрешения мисс Блеклок сержант Флетчер осматривал дом. Сама же мисс Блеклок с Дорой отправились в деревню.
Флетчер работал рьяно. Итак, кто-то смазал дверные петли, чтобы незаметно покинуть гостиную, едва погаснет свет… Мици эта дверь не понадобилась бы, а значит, служанка исключалась.
«Кто же тогда? Соседи, — думал Флетчер, — тоже исключаются». Он не мог себе представить, как они ухитрились бы смазать петли. Оставались Патрик и Джулия Симмонс, Филлипа Хаймс и, возможно, Дора Баннер. Симмонсы сейчас были в Мильчестере. Филлипа Хаймс на работе. Сержанту Флетчеру выпала возможность все хорошенько осмотреть. Но в доме все оказалось в полном порядке — комар носу не подточит. Флетчер, прекрасно разбиравшийся в электричестве, не смог обнаружить ни в проводке, ни в розетках, ни в выключателях никаких изъянов. Как и отчего погас свет — продолжало оставаться тайной.
При беглом осмотре комнат, к сожалению, тоже не обнаружилось ничего интересного. В комнате Филлипы Хаймс висели фотографии маленького мальчика с серьезными глазами, хранился еще один снимок — тот же ребенок в младенчестве, пачка писем, которые он прислал из школы, и пара театральных программок. Ящик стола в комнате Джулии ломился от моментальных снимков юга Франции. Купающиеся люди, виллы под сенью мимоз… Патрик хранил какие-то мелочи в память о службе на флоте. У Доры Баннер тоже нашлись какие-то безделушки, с виду совершенно невинные.
«И все-таки — кто-то из домашних смазал петли на той двери». Раздумья Флетчера прервал шум внизу. Он быстро подошел к краю лестницы.
Через холл шла миссис Светтенхэм с корзинкой в руке. Заглянула в гостиную, пересекла холл и направилась в столовую. Вышла она оттуда уже без корзинки.
Сержант Флетчер пошевелился, половица скрипнула, и миссис Светтенхэм обернулась. Задрав голову, она спросила:
— Это вы, мисс Блеклок?
— Нет, это я, миссис Светтенхэм, — сказал Флетчер. Миссис Светтенхэм слабо вскрикнула:
— Боже! Как вы меня напугали. Я подумала: еще один грабитель!
Флетчер спустился к ней.
— Похоже, дом не слишком защищен от грабителей, — сказал он. — И что, каждый вот так, запросто может прийти и уйти, когда ему вздумается?
— Я принесла айвы из нашего сада, — объяснила миссис Светтенхэм. — Мисс Блеклок хотела сварить айвовое желе, но у нее нет айвы. Я оставила корзинку в столовой.
Она улыбнулась.
— О, понимаю, вы хотите узнать, как я вошла? Очень просто — через черный ход. У нас так принято, сержант. Никому и в голову не приходит запирать двери до темноты. И действительно, как было бы неудобно, если бы ты не мог принести и оставить, что нужно. Прошли те времена, когда на звонок выходил слуга и спрашивал, что вам угодно. — Миссис Светтенхэм вздохнула. — Помню, в Индии, — печально продолжала она, — мы держали восемнадцать слуг, восемнадцать! Не считая няню-туземку. Это само собой. А когда я была маленькая, у нас дома всегда крутилось трое слуг, и при этом мама считала нас страшно нищими, потому что мы не могли позволить себе нанять кухарку. Должна признаться, сержант, теперешняя жизнь кажется мне очень странной, хотя, конечно, грех жаловаться. Шахтерам, к примеру, живется куда хуже, они вечно болеют этим пситасикозом (кажется, это от птичек передается?), им, бедненьким, приходится бросать шахту и наниматься в садовники, хотя они не в состоянии отличить сорняк от шпината.
Потом она добавила, направляясь к выходу:
— Не смею вас больше задерживать. У вас, наверно, уйма, работы. А вы что — ждете еще каких-нибудь неприятных сюрпризов?
— Почему вы спрашиваете, миссис Светтенхэм?
— Да просто так. Увидела вас тут и подумала: наверное, все-таки шайка орудует. Вы скажете мисс Блеклок про айву, хорошо?
Миссис Светтенхэм ушла. А Флетчер стоял, будто громом пораженный. Совсем недавно он считал, что дверь смазал кто-то из домочадцев. Теперь он понял, что заблуждался. Постороннему стоило лишь дождаться, пока Мици уедет на автобусе, а Легация с Дорой Баннер уйдут. Все было проще простого. И значит, ни одного из тех, кто присутствовал тогда в гостиной, из подозреваемых исключать было нельзя.
— Мергатройд!
— Да, Хинч?
— Знаешь, я тут все думала-думала…
— И что?
— Да уж пришлось поломать голову. Так вот, Мергатройд, то, что случилось тогда вечером, — сплошная липа.
— Липа?
— Ага. Ну-ка подбери волосы и возьми совок. Представь себе, что ты держишь пистолет.
— Ой! — занервничала мисс Мергатройд.
— Так. Да не бойся ты, он не кусается. Теперь подойди к двери. Ты грабитель. Стань там. А сейчас ты должна войти на кухню и проделать все эти глупости. Возьми фонарик. Включи его.
— Но как же… среди бела дня?
— А воображение у тебя на что, Мергатройд. Давай включай.
Мисс Мергатройд, зажав фонарь под мышкой, довольно неуклюже проделала все манипуляции.
— Так, — сказала мисс Хинчклифф, — поехали! Вспомни, как ты в Институте благородных девиц играла Гермию из «Сна в летнюю ночь»[22]. Играй же! Вложи всю душу. «Руки вверх!» — вот твоя реплика, и не вздумай портить ее никакими «пожалуйста».
Мисс Мергатройд послушно подняла фонарик и, размахивая совком, двинулась к кухонной двери.
— Руки вверх! — пискнула она и огорченно добавила:
— Господи, как все это трудно, Хинч!
— Почему?
— Из-за вертящейся двери. Она, того и гляди, ударит, а у меня обе руки заняты.
— То-то и оно, — торжествующе воскликнула мисс Хинчклифф, — а в гостиной Литтл-Педдокса дверь тоже постоянно захлопывается. Хоть она и не вертящаяся, как у нас, а все равно ходит ходуном. Потому-то Летти Блеклок и купила отличный дверной фиксатор у Элиота с Хай-стрит. Никогда ей не прощу, что она меня обскакала. Я уже почти сторговалась с этим старым болваном Элиотом. И вот когда он наконец готов был сбавить цену с восьми гиней до шести фунтов десяти шиллингов, является Блеклок и покупает у него этот проклятый фиксатор. В жизни не видела стеклянного шара такого размера!
— Может, грабитель тоже вставил в дверь фиксатор, чтобы она не закрывалась?
— Да ты в своем уме, Мергатройд? Как бы он исхитрился? Распахнул бы дверь, сказал: «Подождите минуточку», нагнулся, поставил фиксатор, а потом перешел бы к делу и выкрикнул: «Руки вверх»? А теперь попытайся-ка придержать дверь плечом.
— Все равно очень неудобно, — пожаловалась мисс Мергатройд.
— Вот и я о том же, — сказала мисс Хинчклифф. — Пистолет, фонарь да еще и дверь придерживать — не слишком ли много для одного человека? А если много, то что из этого следует?
Мисс Мергатройд даже не попыталась ничего предположить, а лишь вопрошающе и восхищенно взглянула на подругу, ожидая, что та ее просветит.
— Мы знаем, что у него был пистолет, поскольку он из него стрелял — сказала мисс Хинчклифф. — И фонарик, поскольку все его видели, если только это не массовый гипноз… ну вспомни нудные индийские байки старого Истербрука о трюках с канатами… Значит, вопрос стоит так: придерживал ли кто-нибудь ему дверь?
— Но кто?
— Да хотя бы ты, Мергатройд. Насколько я помню, ты стояла как раз за дверью, когда погас свет. — Мисс Хинчклифф добродушно рассмеялась. — А ты ведь крайне подозрительная личность, а, Мергатройд? Но кто додумается обратить на тебя внимание? Ладно, давай сюда совок: слава Богу, это не настоящий пистолет, а то ты бы сейчас застрелилась!
— Странно, крайне странно, — пробормотал полковник Истербрук. — Крайне странно.
— В чем дело, милый?
— Поди-ка сюда на минуточку.
— Что случилось, милый?
Миссис Истербрук появилась в дверях гардеробной.
— Помнишь, я показывал тебе пистолет?
— Да, Арчи, такую мерзкую черную штуковину.
— Ну. Сувенир из Венгрии. Он лежал в этом ящике, помнишь?
— Помню.
— А теперь его тут нет.
— Как странно. Арчи!
— Ты его не трогала?
— Ты что, я даже прикоснуться к нему боюсь!
— Может, это старая грымза, как бишь ее…
— Да нет! Миссис Батт в жизни бы такого не сделала. Спросить у нее?
— Не надо. А то разговоры пойдут… Лучше скажи, ты помнишь, когда я тебе его показывал?
— Где-то неделю назад. Ты ворчал, что тебе плохо постирали воротнички в прачечной, выдвинул ящик, а там в глубине лежал пистолет, и я спросила, что это.
— Точно. Где-то неделю тому назад. А числа не припомнишь?
Миссис Истербрук задумалась, она закрыла глаза, лицо выдавало напряженную работу мысли.
— Ну да, — воскликнула она, — в субботу! Мы еще собирались пойти в кино, но не пошли.
— Гм… а ты уверена, что не раньше? Может, в пятницу или даже на позапрошлой неделе?
— Нет, милый. Я прекрасно помню. Это было тридцатого, в субботу. Просто из-за того несчастья кажется, что все было так давно. Я даже скажу тебе, почему могу точно назвать дату. Это случилось на следующий день после налета. Я увидела пистолет, и он напомнил мне вчерашнюю пальбу.
— Уф, — сказал полковник Истербрук, — прямо гора с плеч свалилась.
— Но почему, Арчи?
— А потому, что если бы пистолет исчез перед налетом, то его мог стащить проходимец Шерц.
— Но откуда ему было знать про твой пистолет?
— Эти гангстеры добывают сведения самыми невероятными способами. Они все про всех знают.
— Какой ты умный, Арчи!
— Ха! Да уж кое-что повидал на своем веку. Но раз ты точно помнишь, что видела пистолет после налета, тогда все в порядке. Ведь не мог же он стрелять из моего пистолета?
— Конечно нет.
— Слава Богу. А то пришлось бы заявлять в полицию и отвечать на всякие неприятные вопросы. Никуда не денешься. А я в свое время не удосужился получить разрешение на ношение оружия… После войны было как-то не до законов мирного времени. Я относился к пистолету как к реликвии, а не как к огнестрельному оружию.
— Понимаю.
— Но все же куда запропастилась эта проклятая штуковина?
— Может, его все-таки миссис Батт взяла? Правда, она всегда казалась мне порядочной женщиной, но, наверное, после налета она занервничала и решила, что пистолет в доме не помешает. Хотя, конечно, она никогда не сознается. Да я и спрашивать не буду. Она ведь может обидеться. А куда мы без нее? Дом такой большой… я одна просто не справлюсь.
— Конечно, — согласился полковник, — лучше ничего не говорить.
